Глава 10.

Создатель, великий художник, раскрасил небо томным закатом. Небрежные мазки облаков неуловимо теряли яркость, всё больше погружаясь в пастельный сумрак уходящего вечера.

На краю трассы мы дождались ночи, предварительно проверив выход на неё. Малыш нервничал, и вероятно мне не верил – потому, не смотря на то что откровенно боялся, попросился идти первым. Переход под пролётом моста был крайне медленным, и потому утомительным.

Осыпавшийся по краям плит бетон обнажал поржавевшую арматуру, которая позволяла цепляться за неё когтями моих приспособлений. Уже к середине этого пути Миха настолько выбился из сил, что готов был рухнуть вниз – и только животный страх заставлял его цепляться за всё, что имело хоть какую-то шероховатость. И показалось даже, что он даже стал доверять мне.

Но – только показалось. Как только малыш сполз с опоры моста на той стороне, он сначала обессилено упал не глядя мне под ноги, но потом вскочил и принялся бежать. Пока я спрыгивал вниз он уже исчез из виду, но я успел услышать хотя бы направление его глупого бегства. Хотя, признаюсь честно, я сам дико устал и искать его ночью у меня не было ни сил, ни желания.

Ничего – подумал я – не нужно делать лишних движений. Ночь и страх неизвестности вернут его назад, только нашёл бы он нашёл обратную дорогу. Далеко уйти сил ему не хватит, и бежит он так, что собой целую коровью тропу прокладывает. Найдётся. А захочет идти сам – другого направления, кроме как по дороге, у него нет. Значит, поплутает-попрячется – и на дорогу. Там я и буду его ждать.

Судя по всему, до рассвета оставалось ещё часов шесть, и не хотелось зря терять это время. Потому отдыхал я недолго, и осторожно выдвинулся к дороге в нужном нам направлении. Затем, продвинувшись довольно далеко вперёд, нашёл место, откуда вполне хорошо прослушивалось движение на этом участке.

Не прошло и получаса, как я услышал усталые шаги малыша. И в первый раз за последние несколько дней я получил удовлетворение от созерцания выражения ужаса и неожиданности на лице Михи, когда я буквально выдернул его с дороги в придорожный куст.

Я сразу же закрыл ему рот, пока он дёргался в конвульсивном желании вырваться из моих рук. Не хотелось шуметь. Но я всё же не сдержался, и ядовитым шёпотом спросил:

- куда ж ты, дурачок? Я тебя не отпускал ещё…

- я это…. Я нехочу…. Пусти…. – брыкался всё тише Миха, с ужасом всё ещё глядя на меня.

- твоя шкура пока принадлежит мне, хорёк торкнутый – сказал я, для верности и доходчивости потянув малыша за скальп, глядя ему в глаза – и пока я её не сдам, ты будешь моим….

Дальнейшая беседа была непродолжительной, но оживлённой – я был убедителен настолько, что дальнейшее движение уже происходило без дополнительных пинков.

Мы двигались по дороге, уже серел где-то приближающийся рассвет, и при появлении машин падали в кювет – малыш уже был моей тенью. Так мы продвинулись довольно далеко, и свет нового дня застал нас на подходе к одному из сёл.

Местность была почти открытая, но нам удалось подобраться почти к самому выезду из села, где стоял пост местной охраны. У поста стояла гружёная фура, видимо везли сдавать урожай, и несколько человек. По разговору стало понятно, что ехать машина будет в направлении, вполне меня устраивающем.

Мы едва успели подлезть под днище – и я закрепил своим ремнём малыша, но пришла охрана, и мы поняли что просто так с машины не спрыгнуть. Здесь было тяжело держаться, прицеп был хоть и достаточно загруженным – но его болтало по сторонам, но зато мы двигались примерно в ту сторону, куда нужно, и нас пока не могли заметить. 

Примерно через часа полтора пути мы доехали до базы, где машина стала в очередь на выгрузку – а затем что-то по железной дороге, что-то самолётом должно будет вывозиться за рубеж.

Нам повезло, что машина стояла в очереди метров за триста до въезда на базу. У меня затекли руки, и когда я развязывал малыша нас чуть было не заметили проходящие мимо охранники.

Справа от дороги была насыпь с железнодорожными путями. Мы сползли в сухие кусты в канаву, и ползли от базы ещё метров четыреста, пока не нашли трубу под насыпью. Пробравшись через неё, пошли по оросительному каналу в поле. Затем, когда пересекли по периметру канав это поле, вышли к болотцу на краю поля, там был небольшой пруд с полуразрушенной беседкой, и рядом небольшая заброшенная лесопосадка.

Мы промокли, следовательно и промёрзли. Я сделал привал, и мы устроили небольшую сушку в лесопосадке, лёжа – потому что нас засекут. Сменив самые мокрые вещи на все оставшиеся сухие, мы свернулись друг к другу спиной на небольшом коврике из сухой травы, под густым кустом.

Сон был рваным от холода, очень хотелось есть – но не было уже ничего, и воду мы выпили всю. Когда я поднял малыша, он не спал. Мы с большим трудом заставили себя одеть что-то из ещё мокрой и очень холодной одежды, нам нужно было идти. Времени не осталось, нужно было сделать последний рывок.

Рыхлую неровность поля пересекли мы ночью, усталость и голод подкашивали ноги, и перед глазами темнело, делая ночь непроглядной.

Выйдя на дорогу, мне приходилось гнать малыша, который не мог идти и готов был остаться тут – что и сделал сначала. Но я предложил ему выбор – или я бросаю его и иду назад, или мы доходим до его родни, которая уже недалеко. Он попытался использовать шанс подумать как возможность отдохнуть, но был поднят моими пинками – что подняло в нём злость ко мне, а это была последнее движущее чувство. Вы думаете, что злость это плохо? Нет, злость – это двигатель…….