Глава 9.

Моя история вызвала у моей семьи возмущения и не очень уж немой укор, я чувствовал себя виноватым в том что потерял Миху, был ранен, и только то что я принёс сгладило общее недовольство. Я не говорил всего, что со мной произошло - но то, что я не сказал – было домыслено и это был ещё один повод для обид...

Мне не хотелось возвращаться, но это были мои дети – и мне за них перед собой. Потому отдохнуть особо не пришлось, и картбланш в еде и питьевой воде давал мне неделю на поиски и доставку малыша. И мне почему-то ощущалось, что это не целая неделя, а всего лишь семь дней.

Я старался не показывать ранение, потому что это означало здесь особое внимание и вполне твёрдую перспективу остаться в руках какого-либо патруля по подозрению. Напросился на транспорт на обслуживание теплиц – туда мало кто стремился, не смотря на то там можно было попробовать вывезти что-то из еды. Хотя, проверяют вещи и до, и после работы.

Характерная особенность такого места – теплицы «держат» выходцы с дальних гор другой страны, приехавшие и закрепившиеся здесь кровью несколько лет назад – до начала общего конца. Там охрана, близко не подойти – но всё же можно было найти работу на территории, что я и сделал.

Не смотря на ранение я стал заниматься погрузкой, и попутно пытался выяснить у местных где же мой пацан. Но – ничего похожего не обнаруживалось, рана давала знать, а местные надзиратели подозрительно присматривались ко мне. Так можно было и остаться в качестве раба, а в мои планы это не входило.

Вообще всё так относительно в этом окружающем мире – тебя может остановить патруль в любой момент, и если «правильных» документов нет – то тебя забирают в отстойник, а оттуда скорее всего в трудовые лагеря. Если ты просто не нравишься – то документы отнимут и судьба та же. И не имеет особого значения «миротворцы» это, или местные. Хотя, миротворцы грешат таким беспределом реже – свои злобнее и алчнее. Но могут остановить и банды. А ещё хуже – приезжие горцы (эти просто звери) или бывшие работяги (а у этих ничего нет, и терять соответственно, нечего). В наше время пощада — признак слабости, а жестокость — норма. 

А время шло, уже вечерело и грузились последние машины. Я был почти в отчаянии – второй раз подряд сюда попасть было если и реально, то практически означало что я здесь и останусь. Нужно было попасть на территорию, она была огромной. А проникнуть на неё без особого присмотра – для этого нужна была идея. И она пришла почти интуитивно – при погрузке один из ящиков перевернулся прямо на меня. Причём, с какой-то вонючей смесью. Зацепило рану, пошла кровь. Охранник не захотел ко мне прикасаться – пнул меня со злости, и вызвал санитара – был тут такой тип, неприятный, но в принципе необходимый – рабы нужны были в рабочем состоянии, а за трупы наказывали, так как работать некому. Потому и держали. Когда тот пришёл, крови вышло довольно много, даже голова затуманилась. На месте осмотреть ему не удалось, и он погнал меня к себе в медпункт.

Герои бывают лишь в сказках, легендах и пропаганде. Я же испытываю такой страх, как и обычный человек – только он иногда притупляется либо привычкой, либо умением действовать именно в такой ситуации. Здесь же я понятия не имел как действовать, шёл наобум. Я не какой-то разведчик или диверсант, для кого подобное было бы привычным, и меня ко всему, что происходит, никто не готовил. Глубоко вбитым клином сидела мысль о том, что без меня моя семья если и не подохнет с голоду – то дети наверняка будут отправлены в колонии, и жену в трудовой лагерь, где они все и закончат своё существование.

Но страх помог войти мне в такое состояние, когда все внешние связи просто померкли в сравнении с тем, что должно произойти. Санитар осмотрев меня увидит довольно свежую пулевую рану, и сразу же оповестит охрану – и рабство мне светит в лучшем случае. А в худшем – сдадут контролёрам, у которых я сегодня числюсь рабочим на теплицах. А те – хорошо если «миротворцам», а там… В общем, короткий трибунал – и мне повезёт, если тело прикопают…

Всё это пронеслось в моей голове пока мы шли с санитаром на осмотр. За «колючкой» в два ряда стояли наспех сбитые бараки для рабов, между которыми тоже была натянута колючая проволока в два ряда. Между рядами «колючки» стояли датчики движения с сигнализацией, на столбах вокруг – прожектора, которые срабатывали на эти датчики, а по периметру вдоль высокого забора – редкие вышки с часовыми.

Мы зашли в затхлое, воняющее хлором, помещение с низким потолком. На посеревших от пыли стеллажах в каком-то условном порядке стояли разнокалиберные картонные коробки, бутылки, свёртки. У меня не оставалось времени на раздумья — убедившись что мы одни, я схватил за горлышко большую колбу, ударил её о стол, и обломок  приставил к горлу санитара, ухватив второй рукой его за шею.

Тот опешил, и у меня было всего несколько секунд на то, чтобы сломать его. Я жёстко пояснил что мне нужно, и предложил ему выбор, от которого он не мог отказаться.

Но сказал:  «У меня нет списков – они в «управе»».

Я спросил: «Кто знает ещё?».

«У «бараковых» только свои и только по фамилиям» - ответил санитар, и я видел что он не врёт. А здесь меня ещё и осенила мысль, что малыш без документов мог записаться не своим именем и фамилией. Что теперь? Разговор пошёл дальше:

- Вновь прибывшие осматриваются? - спросил я.

- Неа, зачем? Это материал для работы, и если оно работает более полугода – то себя окупает, год – это план.