Пролог.

Свобода – возможность действовать любым способом,

если это не мешает свободе других.

Автор.

Пролог.

В отпечатке тяжёлого ботинка, оставленном в грязи разбитой лесной дороги и залитого дождевой водой, отражается бездонное августовское небо с одинокими рваными облаками. Застывшее зеркало неба в грубом смазанном отпечатке создаёт иллюзию бездны под ногами. Время медленно, незримо но осязаемо течёт к закату.

Наверное там глубоко, куда утоптали её когда-то пыльным кирзовым сапогом, есть душа. А тело – его время от времени пробивает зябкой дрожью, и ломит от сырой, укрытой ковром из сосновых иголок с редкой травой, земли. Время от времени ветер, неторопливо гуляющий в кронах деревьев, роняет с веток дождевые капли.

Что-то подобралось внутри – то ли в просвете между деревьями показалось движение, то ли в общую какофонию тишины где-то на уровне подсознания вплёлся посторонний шорох. Как из другого мира, так из тревожной дремоты я пришёл в себя – и осознал что уже далеко не август, и место между разбитыми бетонными балками, которые дали мне убежище, совсем не лес. Дремота упорно тянула назад, в лесной августовский вечер, но сознание уже пыталось определить что происходит.

Шорох повторился, вкрадчиво но уверенно. Сон растворился, как предутренний туман на ветру, ухо привычно стало выделять посторонние шумы, а просыпающийся мозг пытался определить их направление. Спасибо мусору, «культурному слою цивилизации», покрывающему землю довольно плотным слоем, благодаря которому даже ветер слышен всегда. Именно благодаря ему можно было различить кто передвигается, в каком количестве и куда.  

Определив, что направление неторопливого движения нескольких человек, в однотипной тяжёлой обуви с твёрдыми подошвами, проходит рядом с моим убежищем, я тихо отодвинул кусок картона, который повезло найти с вечера и который послужил мне одеялом, и, стараясь не издать ни звука, пополз между битыми бетонными блоками к забору. Сам бетонный покошенный забор был метрах в двадцати, и возле сдвинутых плит проёма было углубление, когда-то разрытое собаками. Я обратил на него внимание ещё вечером, когда осматривался перед тем что бы соорудить ночлег. Шаги были с другой стороны бетонного «авангарда», давшего мне укрытие, и потому у меня была надежда что я пока ещё не замечен и не услышан. 

Быстро расползались предрассветные сумерки, а с ними и моя надежда остаться незамеченным. Я уже самим копчиком чуял как кто-то смотрит мне вслед и прямо сейчас услышу быстрый топот тяжёлых ботинок в мою сторону. До забора оставалось совсем немного, и вдруг сзади раздался негромкий оклик, который от волнения показался мне громом. Я вздрогнул, но попытался ползти ещё быстрее, животный страх помогал мне не чувствовать холода примёрзшей грязи и тянул к дыре в заборе.

Ещё просыпающийся мозг уже отметил, что крик по тональности принадлежал, скорее всего, кому-то из патруля. И если патруль в комендантский час в этом месте был своим ходом – то это было целенаправленное прочёсывание. И здесь два варианта – либо чистят территорию от местных банд, что маловероятно, либо кто-то сдал меня. Если, конечно, не случайность. То, что патрули просто так не чистят банды в таком месте и такое время, да ещё и без техники, придавало мне уверенности что я попал в переплёт, и холодного пота в спину. «Сейчас стрелять будут» - подумал я, и уже ныряя под забор и, обдирая спину, услышал как пуля звонко цокнула о загудевший бетон.

За дырой с той стороны я уткнулся в остатки собаки, ещё не доеденной червями, но хорошо обглоданной её собратьями. Я не чувствовал застоявшейся вони, но понял что выстрел был сделан лишь для того, что бы меня погнать отсюда.

Хорошо это или плохо – предстояло понять в ближайшие минуты, ведь если это облава – то меня просто погнали как волка в загон. Значит, кто-то должен меня «принять». Страх придавал мне силы и скорость, и сейчас он был моим союзником. Рюкзак в руках вспрыгнул мне на спину, существенно сковав мои передвижения, но именно в нём был весь мой смысл.

Скатившись вниз в камыши, я успел только положить рюкзак на голову, натянув лямки («брительки», как когда-то выразилась моя тёща) руками вниз, и тихо присел в мутную вонючую ледяную тину. Дыхание остановилось от холодного шока воды. Медленно перебирая ногами и стараясь сохранить равновесие, я передвигался в заросли и достиг торчащих из воды полусгоревших шин. Теперь присел за ними так, что над водой торчала только моя голова с рюкзаком, которые в серых сумерках сливались с рваными шинами, и заставил себя дышать ртом и тихо.

Время шло, я коченел всё больше, и пока не представлял что буду делать дальше. Но перспектива того, что меня «подхватит» патруль держала здесь животным страхом. В это время патрулям «миротворцев» можно было вести огонь на поражение. Но ладно бы получить пулю в голову – среди патрульных «контрактников» попадались такие, что получали особое удовольствие либо от работорговли, либо от «охоты на выбивание». И то и другое имело один результат, но в любом из этих двух положений – сдохнуть дадут не сразу.

Тело уже не хотело двигаться, и каждое такое движение пронизывало холодом до костей. Меня начало трясти, и нельзя было сомкнуть челюсти, что бы не стучать зубами.

Уже стало светло, я окончательно окоченел, но никаких звуков, кроме шевеления мусора на ветру, не было слышно. Пускаться вплавь было бессмысленно – доплыть до другого берега залива было нереально далеко, да и видно было бы меня хорошо. Возвращаться – неясно что происходит за тем забором, из-под которого я вынырнул сюда. Двигаться вдоль берега – возможно и так, но тогда не в сторону реки – там я выйду на открытую местность, и кто знает зачем пришёл сюда патруль? Значит, можно потихоньку двигаться к устью речного залива.