Глава 10. Прах под кожей

Николь проснулась в глухой тишине. Ни звуков сообщений, ни голосов — будто весь мир замер, подстроившись под её опустошённое состояние. Открыла глаза, посмотрела в потолок. И всё. Больше ничего не хотелось. Телефон валялся где-то под подушкой. Проверять его не было смысла — она и так знала, что там пусто. Тело было ватным. Сердце — чужим. Губы — пересохшими.

На кухне, как обычно, хлопотала мама.

— Доброе утро, — осторожно сказала она, когда Николь вошла, волоча ноги.

— Не утро, и не доброе.

— Ты совсем бледная… Всё нормально?

— Мы расстались.

— Что?

— Просто поняли, что не подходим. Лучше сейчас, чем потом.

Папа отложил газету, нахмурился, но Николь уже разворачивалась к выходу.

— Не хочу разговаривать, — бросила она, — правда.

Дверь в её комнату захлопнулась с глухим щелчком, словно ставя точку. В комнате было душно. Николь села на кровать, прикрыла глаза. Что-то внутри глухо стучало, будто сердце билось не в груди, а где-то далеко — в полу, в стене, в бетонных стенках памяти. Всё, что она хотела — уйти с головой в молчание. Чтобы никто не трогал, не спрашивал, не сочувствовал.

Она вышла за водой и чем-то сладким. Без макияжа. В старой чёрной худи и тёмных солнцезащитных очках — хотя на улице было хмуро, небо затянуто свинцом.

Очки скрывали опухшие глаза, следы бессонной ночи. Но не боль. И именно тогда, когда она вышла из магазина, она увидела его. Массимо. Он стоял у своей машины, напротив, держал телефон в руке, что-то листал. Она остановилась. Сердце подскочило. Она подняла взгляд — и поймала его. Он увидел её. И в этот момент она медленно сняла очки. Не для него — для себя. Хотела, чтобы он увидел. Как разбито её лицо. Как красны её глаза. Как дрожат губы. Но он просто посмотрел. Мельком. Потом оторвал взгляд — будто не узнал. Будто не хотел узнавать.

К нему подошёл какой-то знакомый — они обменялись рукопожатием, заулыбались, заговорили. Он даже слегка усмехнулся чему-то. Как будто её не было. Как будто ничего не было. У Николь в груди что-то оборвалось. Её пальцы дрожали, когда она снова надела очки и достала телефон. Она не плакала. Уже не было слёз. Только глухое, острое, невыносимое чувство: предательство без сцен, без слов, без прощания.

Сообщение, которое она ему отправила, было коротким. Чётким. Без истерики — только правда.

— Ты знаешь, в чём мерзость? Не в том, что всё закончилось. А в том, как ты делаешь вид, будто ничего и не было. Как будто я себе всё придумала. Это низко даже для тебя.

Николь нажала отправить, отключила звук и просто пошла домой. Ей уже не было важно, прочитает он или проигнорирует. Она уже отпустила. Просто так — посреди улицы, в худи, с пустыми руками и сломанным сердцем. Николь пришла домой, задернула шторы и легла на кровать в той же одежде. Окно было приоткрыто. В комнату проникал тусклый свет, такой же туманный, как и её мысли. Она смотрела в потолок и понимала: всё закончилось не потому, что они не подходили друг другу. А потому, что он испугался, сбежал, предал. А она слишком долго надеялась, что он всё-таки человек.

Массимо увидел сообщение позже — через пару часов. Он был в кафе, что-то обсуждал с другом. Телефон мигнул. Он прочитал. Не улыбнулся. Не среагировал. Просто заблокировал экран и продолжил говорить, как будто это сообщение было от случайной знакомой, а не от той, чьё имя он до сих пор сохранял в контактах под сердечком. Он не хотел признавать, что это было важно. Потому что, если признать — станет больно. А боль — это уже чувство. А чувства… он себе запретил.

Николь
Теперь — пусть живёт с этим сам. А она… она выстоит. Пусть даже разломанная — но не сломленная. Телефон мигнул снова, когда Николь уже думала, что всё. Она даже не смотрела в экран, просто зажала аппарат в ладонях, словно он был горячим камнем, который может сжечь ладонь — или спасти от холода. Только когда вибрация повторилась, она медленно разжала пальцы. Сообщение было лаконичное, но весомое. Не извинение. Не объяснение. Скорее — сбой. Честный, болезненный, от которого стало только хуже.

— Я не умею по-другому. Не ищи логики. Я не хотел делать тебе больно. Просто не хотел чувствовать.

Потом, спустя минуту — второе:

— Но я всё равно чувствую. Даже когда не хочу.

Она перечитала дважды. Потом ещё. И не знала — это признание или очередная форма бегства. Он писал не для того, чтобы вернуться. А чтобы доказать себе, что он ещё что-то значит. Что у него всё ещё есть власть: затягивать петлю, даже если не собирается спасать.

Массимо сидел в машине. Он включил музыку, но не слушал её. Пальцы били по рулю. Голова была тяжёлой. Зачем он это написал? Он ведь клялся себе, что не будет. Что отпустит. Что она — просто случайность в череде дней. Но когда прочитал её сообщение, в груди будто кто-то выкрутил всё до хруста. Она была права. Он сделал вид, что ничего не было. Он сделал её любовь невидимой. Но память не подчинялась воле. Он вспоминал, как она смеялась, когда он кормил её в машине. Как шептала на ухо ночью. Как прижималась лбом к его щеке. И теперь этот смех, этот шёпот и этот лоб — живут в нём, как заноза. Он не пошёл к ней. Не поехал, не позвонил. Он остался в машине, и смотрел на экран, где так и горело её имя. Больше она не ответила. Он написал, потому что не мог не написать. Но даже после этого всё в нём кричало: “Не влюбляйся.” Он чувствовал, как под кожей растёт страх — не потерять её, нет. Страх — снова стать уязвимым. А она была слишком настоящей. Она умела пробивать стены. А он слишком давно прятался за ними. Пока сидел в машине и листал ленту в телефоне его взгляд вдруг зацепился за репост Николь: