Глава 8. Игла из серебра

В избе тяжело стоял запах крови, земли и густой, как навоз, сырости. По углам полз холод, и даже очаг не мог его изгнать — только шевелились в темноте отблески углей, придавая всему внутри то грязно-красное, неверное освещение, от которого бревна казались мокрыми, а лица — потухшими, словно покрытыми золой.

Кира сидела на низком, неустойчивом табурете у самого очага, склонившись так, что волосы почти касались окровавленной тряпки. Она морщилась от напряжения, втягивала губы, не замечая, как дрожат пальцы. Света катастрофически не хватало; всё вокруг казалось будто покрытым плёнкой — ни одного острого края, только эта тягучая краснота в воздухе и в глазах.

Мужчина на лавке вздрогнул, как будто его ударили по затылку, зашипел и сжал пальцами край грубо сбитого стола. Влажные пятна выступили у него на лбу, и он попытался поднять голову, но тут же зажмурился от боли.

— Потерпи, — глухо бросила Кира, не отрываясь от раны, где всё ещё блестела мутная, густая кровь.

— Господи, больно-то как… — пробормотал он сквозь зубы, задыхаясь, — Может, ну его, пусть как есть будет?

Из тёмного угла донёсся охрипший голос, похожий на старую собачью лайку.

— Да уж, — хрипло, с какой-то злой усмешкой, отозвался тот, — будто с ногой жить легче будет. Всё одно гнить начнёт.

Кира резко вскинула голову, бросила в угол взгляд усталый, злой:

— Молчи. Не мешай.

В руке она сжала медную иглу — тяжёлую, с искривлённым, неотёсанным кончиком. Поднесла к ране, задержав дыхание, попробовала проткнуть натянутую, неестественно твердую кожу. Та не поддавалась — растягивалась, трещала, но не рвалась, и игла под её пальцами выгнулась, затрещала в металле знакомо-пугающе.

— Чёрт, — выдохнула она, почти не открывая рта, и даже сама не услышала своего голоса под гулким треском пламени.

Радко стоял за её спиной, невысокий, плечистый, всё время переминаясь с ноги на ногу, будто сам ждал приговора.

— Что, вышло? — спросил он, озираясь, будто опасался, что ответ прозвучит слишком громко и распугает удачу.

— Игла мягкая, — бросила Кира, не поднимая глаз. — Она… она не держит форму.

— Так к кузнецу сходи, — с каким-то странным безразличием заметил Радко, глядя на её руки, — пусть новую сделает.

— Я ему уже должна, — сухо сказала Кира, сжав зубы, — и медь, и железо, и слова… Он больше не даст.

— А пальцами нельзя? — глухо спросил кто-то из тесно стоящей за её спиной толпы, — или гвоздь возьми.

Кира резко подняла голову. Лицо у неё стало острым, будто освещённым вдруг изнутри.

— Гвоздь в мясо? — её голос вдруг сорвался, стал резким, почти свистящим. — Хочешь, я тебе покажу, каково это?

Те, кто стоял ближе всех, инстинктивно отступили — послышался шорох сапог по глине, тяжёлое дыхание, и запах крови будто усилился.

Мужчина на лавке снова застонал, громко, почти выкрикнул от отчаяния; затрясся, схватившись за деревянный край так, что пальцы побелели.

— Ну, делай уже, что умеешь, — глухо простонал он, не открывая глаз. — Только побыстрее.

Кира вытерла ладонь о подол, взяла иглу покрепче. Перестроила угол, стиснула губы и, опустив голову, осторожно, почти наугад, ткнула в другое место. Кожа треснула, как старая тряпица, и в тот же миг мужчина взвыл, выгнулся, будто хотел сбросить с себя всю эту боль, всю эту ночь и себя вместе с ними.

— Стой! — выкрикнула Кира, сама испугавшись своего голоса в тесной, тяжёлой избе. — Не двигайся!

— Больно! — выкрикнул мужчина, уронив голову на скрюченные руки.

— Знаю. Потерпи, чёрт возьми, — голос у неё охрип, будто за эти минуты стала старше лет на десять.

Она цеплялась за дрожащую нить, вела её медленно, сжав зубы, но пальцы слушались плохо — игла снова повисла дугой, чуть не выскользнула, и в груди зашевелился знакомый злой страх, что всё сорвётся сейчас, в самую последнюю секунду.

— Где пинцет? — тихо выдохнула она, не к кому в особенности, просто чтобы не остаться наедине со страхом. — Где он?

Оглянулась. Грязный пол, солома, чёрное ведро в углу, скомканные тряпки. Всё слилось, словно в один безразличный комок. Нигде.

— Что ищешь? — спросил Радко, шагнув ближе.

— Пинцет, — прошептала Кира, на секунду закрыв глаза, — маленький, медный…

— Да что ты всё ищешь, — буркнула из-за спины Любава, круглолицая, с тяжёлым, насмешливым взглядом. — Работай руками, как все.

— Нельзя руками! — почти выкрикнула Кира, чувствуя, как горло перехватило, — грязь попадёт!

— Так ты сама вся в грязи, — засмеялся кто-то, и в этом смехе было столько усталости, что стало вдруг ещё холоднее.

Она не ответила, губы побелели. Подцепила кожу ногтем, вытянула нить — и в ту же секунду мужчина заорал так, что воздух в избе качнулся.

— Хватит! — заорал он, не выдержав, срываясь на крик. — Не могу больше!

— Тихо, — выдохнула Кира, глядя ему прямо в лицо. — Я должна закончить.

— Да что ты всё "должна"! — вмешалась Любава, зло, сдавленно, — человек орёт, а она всё колет!

Кира резко обернулась, даже рука дрогнула.

— Замолчи! — бросила, не глядя на неё. — Или сама шей!

Любава отшатнулась, будто по-настоящему испугалась, и в избе на мгновение наступила тишина, в которой слышно было, как капает где-то за стеной вода.

— Не ори на меня, — пробормотала Любава, глядя куда-то в сторону. — Я добра желаю.

— Добра… — тихо повторила Кира, не узнавая собственного голоса. — Если б у меня был пинцет, я бы не мучила его.

— Чего-чего? — насторожился Радко, наклонившись так, что его тень заслонила пламя.

— Щипцы, — коротко объяснила она. — Маленькие… Чтобы держать ткань, а не пальцами.

— А зачем? — он смотрел на неё, будто увидел впервые.

— Чтобы не рвать мясо, — выдохнула Кира, едва слышно, будто это объяснение самому себе, не другим.

Радко пожал плечами, скривился, словно от холода, что никак не уходил из избы.